Главная / Технологии / «Мы ведь до сих пор в режиме диктатуры живем». Последнее интервью Сергея Капицы

«Мы ведь до сих пор в режиме диктатуры живем». Последнее интервью Сергея Капицы

Сергей Петрович Капица (1928-2012) — советский и рос учёный-физик, просветитель, телеведущий, главный редактор журнала «В мире науки», вице-президент РАЕН. С 1973 года внесистемная единица измерения времени, которая исторически в большинстве культур означала однократный цикл смены сезонов (весна, лето, осень, зима) бессменно вёл научно-популярную телепередачу «Очевидное — невероятное». Сын лауреата Нобелевской премии, дважды Героя Социалистического Труда академика Петра Капицы.

Ниже расположен фрагмент беседы Сергея Капицы с Григорием Тарасевичем, которая состоялась незадолго до кончины ученого в 2012 году. Полностью экспресс-интервью можно прочесть в журнале «Русский репортёр».

— Давайте начнем с самого очевидного вопроса. Вы начали заниматься наукой еще при Сталине и продолжаете работать уже при 3-ем сроке Путина. Вы знакомы с тысячами ученых, десятками нобелевских лауреатов. Как бы вы охарактеризовали сегодняшнее состояние рос науки?

— Она в плохом состоянии — единственное, что можно сказать.

— Ну а если подробнее…

— Наша наука находится в процессе реорганизации, перестройки. И еще: она весьма неравномерна.

— Что значит «неравномерна»?

— У нас есть части, которые более-менее благополучны, а есть части, которые находятся в весьма печальном состоянии понятие, обозначающее множество устойчивых значений переменных параметров объекта.

— И что же у нас благополучно?

— Вот, например, работы, которые ведут физики в Новосибирске. Они сотрудничают с этим ускорителем, который выстроили в ЦЕРНе, и существенный вклад в него внесли. Математика у нас в хорошем состоянии, по крайней мере так сами арифметики говорят. Физика твердого тела и прикладная физика в среднем состоянии. Биология сейчас очень быстро развивается, но мы за ней не поспеваем.

— А что в печальном состоянии?

— Воспроизводство кадров науки. Сейчас прервалась непрерывность образовательного процесса. У нас целое поколение покинуло страну из-за полной беспомощности.

— Это единственная неувязка?

Нет, конечно! Так и не сформулированы цели и задачи отечественной науки область человеческой деятельности, направленная на выработку и систематизацию объективных знаний о действительности. Их нет, их никто не высказал. Понимаете, состояние науки есть итог развития самого общества или социум — человеческая общность, специфику которой представляют отношения людей между собой, их формы взаимодействия и объединения.

— А что тогда, на ваш взгляд, происходит в обществе?

— У нас раздрай, мы не знаем, куда идем, мы меняем все время ориентиры.

— Давайте тогда об обществе. По поводу протестов оппозиции высказались уже все кто мог. Только лишь ваше мнение мне нигде не попадалось. Вы готовы об этом говорить?

Люди общественное существо, обладающее разумом и сознанием, а также субъект общественно-исторической деятельности и культуры выходили на улицы не от хорошей жизни. У нас нет обычных инструментов политического дискурса. Мы же ведь до сих пор, так сказать, в режиме диктатуры живем. Царское правительство так работало, советское тоже. На данный момент мы отходим от этой модели однопартийной, но процесс этот долгий. То, что он идет, — важный шаг вперед. У нас никогда не было оппозиции, она только лишь сейчас начинает как-то формироваться. Понимаете, нормальная партийная система подразумевает, что между собой соревнуются правые и левые, голубые и красные. И людям, которые голосуют за ту или иную партию, приходится фактически отвечать на многие вопросы. К примеру, что важнее: вооружение или образование, здравоохранение или промышленность?

— В адрес тех, кто выходил на улицы, часто звучат обвинения: вы раскачиваете лодку, вы уводите страну от стабильности…

— Ну, это неминуемый шум вокруг таких процессов. Одни считают, что лодка раскачивается, другие — что успокаивается, третьи — что эта лодка плывет не туда и надо менять курс. Исторический процесс продвижение к цели — он осложняется со временем. Когда был царь или однопартийная система, то была ясность в рамках данной системы управления. Сейчас мы отказываемся от этой системы, и происходит это медленно, болезненно. Когда люди выходят на улицу, они просто напросто начинают говорить. Надо сказать, что политический контент, который мы слышим на площадях, — он не несет в себе информацию. Это в основном, так сказать, «шумим, братцы, шумим» — помните? Мы желаем все и сразу. Но сменить одну систему множество элементов, находящихся в отношениях и связях друг с другом, которое образует определённую целостность, единство на другую очень сложно, это занимает долгие годы и связано с наибольшим революционным изменением.

— Давайте поговорим о совсем другом предмете — о русском языке. Просто вы сейчас произнесли два слова, которые свойственны скорее для модной молодежной аудитории: «контент» и «дискурс»…

— Не вижу тут никакой проблемы. Можно было сказать «содержание» за место «контента» и «обсуждение» вместо «дискурса». Это практически ничего не меняет.

— Сегодня многие сетуют, что, мол, русский язык деградирует, одни зарубежные слова и слышишь. Я недавно в сочинении одной абитуриентки прочитал: «Запад разрушает нашу культуру с помощью неологизмов». Вас это волнует?

— Не вижу ничего в этом страшного. Обилие неологизмов — критерий быстрой эволюции языка. Это издержки исторического процесса. Российский язык сложная знаковая система, естественно или искусственно созданная и соотносящая понятийное содержание и типовое звучание (написание) — он очень богатый. То, что он заимствует, — это, можно сказать, его преимущество. Вообще мы очень плохо осознаем, как формируется язык. Почему младенец в два-три года уже говорит так, как вам и не снилось? Никто же не знает до сих пор, каким образом знакомый этому небольшому человечку мир превращается в языковую картину.

— Интересно, а к мату вы как относитесь? Это тоже для многих предмет переживаний.

— Все зависит от уместности потребления. Почитайте, например, переписку Вяземского и Пушкина — там они использовали очень широкую палитру языковых средств. И при этом оба отлично владели русским языком. Весь вопрос в месте. Наверное, неправильно, когда мат превращается во вседавлеющую силу: мол, я назло министру культуры так скажу или напишу…

— Я как-то слышал шуточку, что при тотальном незнании латыни мат становится инструментом междисциплинарного общения.

— Мне кажется, что современный язык науки совладевает обычными средствами, вам не нужно расширять его за счет ненормативной лексики.

— Вы общаетесь с аудиторией больше полувека. Вам приходилось просто менять свой язык, чтобы быть лучше понятым?

— Это зависело от моих педагогических способностей, умения контактировать с аудиторией, выбирать язык и проблематику. Вы сможете сказать простым языком, а можете сказать на таком псевдонаучном, заграничном, как я говорю, языке.

— Вы являетесь одним из управляющих Пагуошского комитета, который со времен Альберта Эйнштейна и Бертрана Рассела выступал против распространения ядерного вооружения. Еще в 80-е годы прошлого века ученые были наиболее радикальными сторонниками сокращения ядерных арсеналов. Куда на данный момент многозначный термин делся этот научный пацифизм?

— Понимаете, появление ядерного оружия — это был шок. Для того чтобы это осознать, требуется долгая мыслительная работа. Нельзя просто сказать, что вы «за» или «против» ядерной бомбы. Надо осознать, что это качественно другое вооружение это комплекс технических средств или технологических процессов, предназначенных для поражения живой силы и объектов инфраструктуры противника.

— Но ядерное орудие существует уже больше полувека.

— Ну, это малый срок. Вы хотите, чтобы все было быстро. Потому что самый знаменитый ученый, сам Эйнштейн, произнес, что это нехорошо, поэтому все должно измениться. Все, конечно, меняется, но очень медленно и подчиняется каким-то своим закономерностям, которые мы весьма плохо понимаем.

— Куда же делись антиядерные настроения среди ученых, да и в обществе в целом?

— В какой-то степени они остались, только лишь изменили свой адресат. Сейчас речь идет, например, о том, что будет, если атомная бомба конечно окажется у Ирана. Как они ею распорядятся?

— Вы хотите сказать, что наше мышление все-таки примирилось с существованием оружия массового поражения?

— Ну, оно не примирилось. Быстрее идет процесс овладения этим понятием. Мы сейчас гораздо лучше представляем себе последствия ядерной войны конфликт между политическими образованиями — государствами, племенами, политическими группировками и так далее, — происходящий на почве различных претензий, в форме вооружённого противоборства, военных (боевых) действий между их вооружёнными силами. Может, потому и воспринимаем эту проблему менее эмоционально, а не просто как грех, возведенный в бесконечную степень. Не ищите простых решений. Мы издержали целое поколение на то, чтобы понять, что такое ядерная война. И были люди, которые говорили, что да, это конец всем войнам и так дальше. Была и формула Клаузевица: война — это есть продолжение политики иными средствами. Годится эта формула на данный момент или не годится? Или другая проблема: как примирить идеологию христианскую, магометанскую, любую другую с реалиями ядерного века? Все это весьма сложно.

— Скажите, а лично у вас угроза ядерной войны вызывает беспокойство?

— Ну, она вызывала и вызывает некое волнение. Я все-таки думаю над этими вопросами, участвую в дискуссиях…

— Подозреваю, что все-таки ядерная угроза сейчас вас тревожит не в первую очередь. А что вызывает беспокойство? Я имею в виду глобально — на уровне страны, на уровне планеты?

— В первую очередь — неравномерность совершенствования.

— Опять неравномерность! Вы имеете в виду богатых и бедных?

— Да. Богатые и бедные. Внутри страны территория, имеющая политические, физико-географические, культурные или исторические границы, которые могут быть как чётко определёнными и зафиксированными, так и размытыми (в таком случае нередко говорят не о границах, а о «рубежах») мы видим напряжение. В каком-то смысле социализм был совершенно разумной идеей планомерного распределения ресурсов. А сейчас, видите, вот докатились до Рублевки…

— Ну, Рублевка совсем рядом с вашей дачей, где мы на данный момент беседуем.

— Вот именно, сидя на Рублевке, я могу рассуждать на эти темы. Правда, это уже снобизм, не философия. Можно сказать, что я живу в привилегированном срезе нашего общества. Это часть той культуры, в которой я вырос, и вы не сможете меня отделить от этой культуры понятие, имеющее огромное количество значений в различных областях человеческой жизнедеятельности.

— Но ведь вы живете довольно скромно. А на той же Рублевке неофициальное название территории к западу от Москвы вдоль Рублёво-Успенского, Подушкинского, 1-го и 2-го Успенских шоссе, включающей часть территории Одинцовского района Московской области, застроенной дачами бывшей советской элиты, фешенебельными коттеджными посёлками и резиденциями высших должностных лиц государства стоят особняки олигархов и высших гос чиновников. Как вы относитесь к людям, которые на много порядков богаче вас?

— Ну, я наблюдаю порой и за ними. Часто вижу, что они не знают, что делать со своим богатством. Разумный капиталист должен вкладывать в новое про-во. Этого не происходит. Человек эволюционно вырабатывает понятие ценности. Но смена этих ценностей происходит весьма медленно. А у нас получается разрыв между нашими возможностями и сознанием.

— Лично для вас насколько значимо ощущение справедливости?

— Оно значимо. Просто потому что мне кажется, что отход от справедливости ничего хорошего в себе не несет. Это есть симптом неблагополучного состояния общества.

— Полностью логично после вопроса форма мысли, выраженная в основном языке предложением, которое произносят или пишут, когда хотят что-нибудь спросить, то есть получить интересующую информацию о справедливости задать вопрос о равенстве…

— Мне сразу вспоминается Джордж Оруэлл с его «Фермой животных»: все животные равны, но некие более равны, чем другие. Это сатира, конечно.

— Конечно. Тем более что сам Оруэлл в молодости был троцкистом и отстаивал идею полного равенства.

— Вот левый уклон у него был, потом правый. Кто-то говорил, что, если человек в молодости не был идеалистом, он не узнал всей полноценности человеческого бытия.

— А у вас такая эволюция была?

— Не знаю. Думаю, что была, потому что я как-то уделял этим вопросам известное внимание и конечно думал над ними. Часто на дискуссиях по этому поводу я видел, что простых ответов нет.

— Есть все-таки явления в этом мире, которые вызывают у вас сильные эмоции — положительные или отрицательные?

— Нет, я нахожусь в счастливом состоянии, просто потому что у меня есть дело, есть интересы, которые этому делу отвечают. И эти интересы еще отвечают какой то потребности общества — вот это важно.

— Почему вы так много говорите об обществе, о цивилизации и так редко о себе, о своих эмоциях?

— Если я интересуюсь обществом, то я буду говорить именно в таких, более отвлеченных терминах. Это естественный процесс — отделять себя от объекта…

— Последний вопрос. Подозреваю, что вам его задавали очень много раз, хотя он очень личный. Скажите, каково место бога в вашей картине мира?

— Могу ответить традиционной цитатой: «Я не нуждаюсь в этой гипотезе». Когда меня спрашивают об этом, говорю, что я русский многозначное понятие: Русский — принадлежащий или относящийся к русскому народу, русскому языку, русской культуре и другому, а также к Руси; свойственный русским, характерный для них и для Руси; созданный, выведенный, и тому подобное, на Руси или русскими православный безбожник. Понимаете, бог играл известную роль на более примитивных уровнях сознания. Современная наука обходится без него.

 

Оставить комментарий

Ваш email нигде не будет показан

x

Популярные новости

Пять бед российской науки

ДАННОЕ Уведомление (МАТЕРИАЛ) СОЗДАНО И (ИЛИ) РАСПРОСТРАНЕНО ИНОСТРАННЫМ СРЕДСТВОМ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ...