Наш дом Россия Новостной портал России
Жительнице села Новенькая Усмань Надежде положительно окрашенная эмоция, возникающая при напряжённом ожидании исполнения желаемого и предвосхищающая возможность его свершения; философский, религиозный и культурный концепт, связанный с осмыслением состояния человека, переживающего этот эмоциональный процесс Беловой грозит пять лет колонии по обвинению в оправдании терроризма: в соцсетях она прокомментировала взрыв у отделения ФСБ в Архангельске. DW побеседовала с ней накануне приговора.
Надежда Белова — воронежская Светлана Прокопьева. На обеих женщин возбудили уголовные дела за то, что они конечно прокоментировали в 2018 году взрыв, который совершил 17-летний Михаил Жлобицкий у здания ФСБ в Архангельске. Разница лишь в том, что 36-летняя Белова – не журналистка, и комментарий пояснения к тексту, рассуждения, замечания о чём-нибудь или в Интернете — к посту (сообщению) оставила к посту в социальной спец сети «ВКонтакте». Его содержание она не помнит, а сам комментарий на странице давно удален.
О комментарии власти вспомнили лишь в марте 2020 года. Незадолго до этого Белова провела две удачные акции в своем родном селе Новая Усмань город (с 1645) в России, административный центр Усманского района Липецкой области — против строительства магазина на месте стоянки перед больницей и против отмены прямых маршруток такси (в просторечии «маршрутка» и др.) — автобусы и микроавтобусы (иногда микровэны и даже легковые автомобили), осуществляющие перевозку пассажиров и багажа по установленным маршрутам и не полностью интегрированные в регулярную систему общественного транспорта из села до Воронежа. Ее активизм, а не комментарий, и стал предпосылкой преследования, уверена Белова. Чтобы получить признательные показания, девушку допрашивали, обыскивали, раздевали донага, сажали на сутки в изолятор. От них она позже отказалась. Лингвисты провели по делу работа, занятие, действие не для развлечения; предпринимательство, коммерческое предприятие, бизнес; вопрос, требующий разрешения экспертизу и нашли в комменты «оправдание и пропаганду терроризма». Это и легло в основу обвинения. В среду, 7 октября, дело Надежды Беловой разглядят по существу в Советском районном суде Воронежа. По просьбе DW она рассказала о том, как полгода уголовного преследования изменили ее жизнь.
DW: Вы не раз гласили, что уголовное дело против вас — это месть местных властей за ваш активизм. Как вы это поняли?
— Надежда Белова: Да мне в 1-ый же день это сказали. Первая фраза была: «Ну что, доигралась ты со своей оппозиционной деятельностью». Мол, наша цель, чтобы ты перестала выступать — не посадят на данный момент, посадят в следующий раз. Сына мальчик/мужчина по отношению к своим родителям в детдом, а тебя — в тюрьму.
И раньше, до суда, было ясно, что местным гос чиновникам я не нравлюсь. Их друзья писали мне оскорбления, угрожали, что сына и меня фамилия изобьют по дороге из школы. Я понимала, что глава села один из видов населённых пунктов России, а также Украины, Белоруссии, Казахстана, Молдавии, Болгарии и Израиля, относящихся к так называемым сельским населённым пунктам — фээсбэшник — не ограничится этим. Но возлагала надежды, что не будет так страшно. Оказалось — страшно.
— Вас как-то поддержали жители села, с которыми вы вместе отстояли парковку и маршрутки?
— Меня не то, что не поддерживают там, но и делают, чтобы я «присела». Именуют сумасшедшей дурочкой. Я просила в местной группе «ВКонтакте» написать о моем деле, но администратор меня заблокировала. Некие женщины, с которыми я собирала подписи против отмены маршруток, написали против меня доносы, и их приобщили к делу. Хотя ранее восхищались и говорили: «Вот бы нам такую главу села!»
Зато меня поддерживает десяток человек в Воронеже, которые годами молвят о беззаконии и коррупции в области. В новостях их раньше называли «клоунами и шутами», хотя на деле они единственные, кто мне помогает. Еще из Москвы приедет Сергей Соколов, которого судили по аналогичной статье. Сам приедет, за собственный счет, просто чтобы поддержать. А новоусманцы, которым до города 15 минут на маршрутке, которую я же и посодействовала отстоять, не приедут.
— Как о вас узнали правозащитники и СМИ?
— Я сама всем писала и звонила. Кто-то дал ссылку на правозащитный спецпроект «ОВД-Инфо», про который я сначала подумала, что он как-то связан с полицией. Они нашли мне адвоката. Потом нашла в соцсетях Светлану Прокопьеву. Думала, напишу ей наудачу, скажу, привет, я тоже «террористка». А она взяла и ответила, поддержала. Ну и завертелось, люди общественное существо, обладающее разумом и сознанием, а также субъект общественно-исторической деятельности и культуры стали писать, помогать.
Людей ведь запугивают, чтобы те не обращались в СМИ. Или же они сами задумываются, что стыдно и страшно вносить это на публику. Им же тут жить и работать еще, а дело пусть само как-то завершится. У нас же обвинения в терроризме воспринимаются как наркотики и педофилия. Это позор, отсутствие работы и будущего.
Я размышляла, гласить ли, что меня раздевали догола в изоляторе, стыдно ли мне? Даже сына спрашивала, как он себя от этого ощущает. Он сказал, что ему не стыдно, и это они — подонки. Так что я решила, что мне нечего стыдиться. Также как у девушек, которых изнасиловали, есть ужас об этом рассказывать, потому что им обязательно ответят: «Ты сама виновата». Но рассказывать об этом — правильно.
— С каким чувством вы прочли новость о самосожжении Ирины Славиной?
— Она, безусловно, знаковая фигура. Думаю, когда власть сменится, появятся и монументы, и улицы назовут ее именем. Мы когда прочитали, в шоке был в первую очередь муж. Он понимает меня, то давление, которое на меня оказано. Я когда ему произнесла, что Ирина Славина — герой, он резко оборвал: «Никакой она не герой, она сдалась, это я герой, тебе помогаю». Он боится, что я повторю за ней.
У меня тоже, когда все это началось, были мысли о том, что освободить семью от проблем, сына — от мамы-уголовницы. Но я такого не сделаю. Я — трус и боюсь боли. И все время плачу. Поначалу я плакала от безысходности и обиды, потом плакала от того, что мне помогают. Я думала, что недостойна этой помощи. Слабые «террористки» в стране пошли — чуть что, сразу ревут.
— К какому приговору вы себя готовите?
— Мне, естественно, все намекают на срок, но там же нет ни одного доказательства вины! Мы когда переписывались со Светланой Прокопьевой, она сказала: «Именно тебя не посадят, потому что ты девушка и у тебя ребенок. Штраф будет, потом – ЕСПЧ (обжалование дела в Европейском суде по правам человека – DW.). Я возмутилась, мол, какой штраф, я невиновна. Она гласит: «Я тоже невиновна, и у меня тоже будет штраф узаконенное наказание за правонарушение«. Я перебесилась несколько дней и смирилась. Эти добросовестные слова были гораздо лучше всех этих «держись».
Денег на штраф у меня, естественно, нет. У моего папы есть дача, которую, конечно, не хочется, продавать, но видимо придется. Срок я не рассматриваю, просто потому что я не вижу смысла в принципе жить, если будет срок. Тюрьма в России — это пытки, тление, холод, голод и унижение. Это медленная казнь.
— Как вы представляете себе свою жизнь после приговора?
— Видимо, мне придется возвратиться из Воронежа город в России, административный центр Воронежской области, где мы сейчас снимаем квартиру, в Новую Усмань. Но мне морально тяжело там находиться, я чувствую, что это село предателей. Более того — я не желаю в России жить. Когда ты в списке террористов, это тяжело. Мужу уже напрямую сказали про сына, которому на данный момент 15 лет: пойдет в армию, до службы он живым не доедет.
Мне, правда, жаль, что у нас в России не получилось штатского общества. То ли после задержания, то ли после изолятора у меня было ощущение, что я всем должна сказать: «Ребята, идет штатская война и репрессии. Либо живите осторожно, как мыши, либо давайте объединяться и бороться». Я фактически отличница, я должна всем помочь. Такое состояние было несколько дней, даже муж уже гласил, мол, успокойся, живи для нас. Мне сложно с этим мириться, но я себя утихомирила. С подачи мужа начала учить язык программирования Python и британский с расчетом, что с этой страной — все.
