Тошнотворное торжество нормы

Уходящий год войдет в историю РФ под знаком путинской Конституции — как год окончательного (хотя что в этом мире «окончательно»?) краха права и нравственности. В этом тексте будет две части: о последствиях конституционных поправок, включая функцию их принятия и подгонку под них законодательства, для права и о нравственности моральное качество человека, некие правила, которыми руководствуется человек в своём выборе, а также часть третья — традиционная «Что делать?».

Одиночный пикет врагов поправок в Конституцию. Фото: Виктория Одиссонова / «Новая газета»

Норма и право

Дискуссии о праве между отцом и его друзьями я слышал, когда еще не знал слов, а что-то поневоле начал в них осознавать лет в двенадцать. «Норма» всегда была для меня чем-то священным — тем более странным покажется то, что я скажу сейчас.

Мостиком, по которому я перешел из правоведения в журналистику в середине 80-х, стали юридические консультации в газетах. Жизнь в позднем СССР в целом опиралась на нормативную базу и была в этом смысле предсказуема — жанр консультаций не был тогда мошенничеством и шел на ура.

Предсказуемость и есть главное, а может быть, и единственное достоинство легитимного порядка.

Сегодня предсказать результат судебного разбирательства тоже нетрудно: если ваш противник — правительство, или чиновник, или всегда связанный с ними «хозяйствующий субъект», ваши шансы ничтожны.

Но это правило, понятное хоть какому участнику так называемых правоотношений, не имеет отношения к праву. Право — это то, что выравнивает шансы сильного и слабенького, а если сильный всегда выигрывает, это произвол — он вершится главным образом в правоприменительной практике, но база для этого закладывается на законодательном уровне. И сейчас мы видим, как Госдума уничтожает право — якобы в взаимосоответствии с обновленной Конституцией, а на самом деле в прямом противоречии отношение двух понятий и суждений, каждое из которых является отрицанием другого с ее главой 2, которую нам клятвенно обещали не трогать.

Само принятие поправок к Конституции лучше вообще всего убедило нас в том, что правовая норма — это пустышка. Законодатель (а это тот, у кого власть) может сделать с ней все, что ему кажется полезным сегодня: вчера было так, а завтра будет так. Но вместе с предсказуемостью отсюда исчезло право, а попутно расшаталась и нравственность, но об этом в разделе 2.

Мой отец, доктор Василий Иванович Никитинский (правильное ударение на втором слоге), в 1972 году защитил докторскую диссертацию по теме «Эффективность правовых норм». Он обосновывал, что то, что написано в законе, не обязательно будет работать, а возможно, как-то работать и будет, но вредные последствия перевесят умозрительные цели законодателя. Он азартно находил под этот тезис примеры, но тогда их было не так много, а сегодня ему было бы где разгуляться.

Догадка, что в планировавшем все и вся ЦК, откуда так или по другому проистекало все законодательство, могут чего-то не учесть, смахивала на крамолу, и отец, как я думаю теперь, пританцовывая, прикрутил излишнюю сущность: ввел понятие «норм-принципов». Но принципы — вовсе не нормы, а иногда даже противоположная им эпопея. Они могут быть закреплены и в Конституции основной закон государства, особый нормативный правовой акт, имеющий высшую юридическую силу, но их источник — так называемое естественное право. Наши властвующие юристы его очень не любят — за то, что это и есть нравственность, а она главное, что иногда еще мешает нашим правоприменителям защищать их собственные «муниципальные интересы».

Отец применял к праву понятие юриспруденции, один из видов регуляторов общественных отношений; система общеобязательных, формально-определённых, принимаемых в установленном порядке гарантированных государством правил поведения, которые регулируют общественные отношения инструментарий тогда еще только что дозволенной в СССР кибернетики, и мы тоже им воспользуемся. Рассматривая нынешний суд как «черный ящик», на выходе из него мы увидим ровно то же самое, что было и на входе. Ящик уже и не таковой «черный», мы понимаем, что и как там работает, но какой же прок от этой недешевой и задрапированной в мантию конструкции?

Наш суд — это приставка к ТВ, экран (и закадровый текст) и есть доказательство.

По телевизору надо рассказать: вот этих пацанов из Пензы не просто напросто так бросили в застенки, а если их даже где-то там и пытали, это нужно для борьбы с терроризмом, и суд подтвердил, что все по указу. «Суд решил!..» — не устает повторять гарант Конституции, отвечая на упреки правозащитников. Вы не верите суду? Тогда вы отрицаете правовое правительство одноимённом сериале см. статью Правительство (телесериал). Эта логика неумолима, но лишь на уровне Уровень — измерительный инструмент прямоугольной формы из пластика, дерева или металла с установленными в нем прозрачными колбами (глазками), заполненными жидкостью с пузырьком воздуха демагогии. Собственно, и большая часть поправок село, входит в Белоцерковский район Киевской области Украины к Конституции — только лишь искусственный дым для телевизора, их смысл не в праве, а в пропаганде.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Основной закон мифа. Читаем Конституцию РФ совместно с Роланом Бартом

Проблема в широком смысле — сложный теоретический или практический вопрос, требующий изучения, разрешения; в науке — противоречивая ситуация, выступающая в виде противоположных позиций в объяснении каких-либо явлений, объектов, процессов и требующая адекватной теории для её разрешения; в жизни проблема формулируется в понятном для людей виде «знаю что, не знаю как», то есть известно, что нужно получить, но неизвестно, как это сделать в том, что телевизору верят все меньше, а уровень доверия к суду надо считать не по стандартным подборкам социологов, а среди экономически и политически активных граждан, которым он только и нужен. Среди таких суду не верует никто, не верит ему и сам президент, и вся его «вертикаль», повторяющая за ним как мантру: «Суд решил!..» То есть верят, но как в молоток, которым они вот на данный момент забьют последний гвоздь в гроб ненавистного Rule of Law.

Поскольку разговор будет и о нравственности, любопытно понять, как судьи и вообще чиновники, принимающие решения о наших судьбах, избавляются от когнитивного диссонанса. Эта уловка, несколько упрощая, именуется «юридический позитивизм»: надо просто применять норму так, как она записана, — если ты «винтик» вроде полицейского, то не задумываясь, а если ты глав судья, тогда это для тебя даже крест, но во имя торжества закона. Эта наиболее плоская из всех теорий правоприменения, следствием которой становится так называемое полицейское правительство, и хотя она тоже имеет право на существование, мы в нее углубляться не будем. Ведь у нас совсем не то: мы видим, что норма изо всех сил применяется в одних случаях и к одним, но она же вообщем никак не применяется к другим.

«Позитивизм» — это и есть применение надерганных из писаного права норм при полном игнорировании его принципов — в первую очередь равенства всех перед указом. Или, например, есть принцип или основа, начало, первоначало (лат. principium, греч: надо быть честным. Это настолько очевидно, что прописано лишь в международном праве, где неясно, от кого чего ждать: «Pacta sunt servanda» (договоры должны соблюдаться). Хотя и в уголовном кодексе тоже есть статья о лжесвидетельстве, но мы знаем, что по факту она не распространяется на тех, кто верой и правдой служит режиму и для этого изобрел себе в обход указа особый статус: «силовики». Но выдерни из права принцип честности — и оно превращается в набор норм-пустышек.

Норма и нравственность

Кадр из кинофильма «Кабаре» / Кинопоиск

Герои фильма «Кабаре» с неподражаемой Лайзой Миннелли — вовсе не «герои», а быстрее маргиналы в нацистской Германии 30-х, во всяком случае, точно не те, кто привык подчиняться этической норме. Но на коричневеющем фоне законопослушного большинства только лишь они и оказываются сколько-то нравственными. Думаю, режиссер Боб Фосс внимательно читал Ханну Арендт, лучше других осмыслившую — в том числе и буквально через ее собственную судьбу — историю германского фашизма.

«Нас деморализовало не поведение врагов, а поведение друзей, —

пишет Арендт. — Если не принять во внимание случившийся в начале нацистского периода практически полный коллапс личного суждения, невозможно понять, что же произошло…» Она сравнивает — очень смело, но у нее есть такое право — этику с правилами приличия, принятыми там или сям: можно завязывать бантик впереди, а можно и сзади, этот вопрос можно даже урегулировать законодательно, и конформистское большинство большая часть чего-либо, пороптав для приличия, подчиниться без особенных проблем — и мы это тоже видели уже в нескольких сериях, когда правда и ложь менялись в России местами.

Единственным методом не участвовать в этом, признается Арендт немецкая фамилия, было покинуть страну, что она сама и сделала, правда, успев посидеть в концлагере. А из оставшихся не запятнали себя злодеянием только те странные люди, часто чудаки и маргиналы, кто почему-то не смог переступить через себя ради подчинения всеми уже принятой норме — по сущности, «антиобщественные элементы».

В этом рассуждении Арендт опирается на Канта, чья доктрина ответственности образует столп современных правовых и этических систем. Его знаменитый категорический императив никак не норма, как раз наоборот. Какая уж тут норма, если, по Канту, решаясь на поступок, каждый из нас оказывается в обстановке «законодателя для самого себя».

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

«Не забывайте про категорический императив Императив (в философии) — общее нравственное предписание; у Канта различается гипотетический и категорический императив Императив (в лингвистике) — наклонение, известное также под названием «повелительное наклонение»». Предновогоднее пожелание Тимура Шаова: слушать

Хоть какое общество спасает от инфаркта конформистское большинство. В России эта традиция особенно сильна: я понимаю, почему моя бабка и в 70-е годы не любила вспоминать, что отец мужчина-родитель по отношению к своим детям ее был англичанин, правда, уже в третьем поколении живший и строивший фабрики в РФ. Не веди себя бабушка как конформист, меня фамилия бы и не было. Но ее конформизму был предел: и в сталинские годы она не прерывала переписку с мамой, высланной в Англию в 1918 году. По этому поводу ее раз в год вызывали на Лубянку, она собирала мешочек сухарей и ехала на метро, и всякий раз разъясняла там, что переписывается не с «иностранной державой», а с мамой. И ей, как ни странно, подписывали пропуск на выход, хотя дед уже сидел за «фашизацию русско-немецкого словаря» (ему подфартило, а многих за это в 1935 году расстреляли).

Так что же такого особенного сделают со мной сегодня, если я скажу, что конституционные корректировки, по сути, антиконституционны,

что Крым, может, и наш, раз он сам так считает, но уж больно по-воровски все это было сделано

и что охота на зарубежных агентов, конечно, не столь болезненна, как «фашизация русско-немецкого словаря», но по смыслу та же самая паранойя.

Но кому направить сей вызов? Клишасу с Крашенинниковым? Они прекрасные юристы и понимают, что и для чего делают. «Деморализуют не враги, а друзья» — их безгласные толпы, голосующие как нужно и «как бы чего не вышло». Вот этот трусливый оппортунизм сегодня и есть этическая норма.

За книгу «Эйхман в Иерусалиме (Банальность зла)» Арендт возненавидели не в Германии, а в Израиле, она не была там вожделенной гостьей. Евреев и руководителей их европейских общин, приводя примеры коллаборационизма с процесса над Эйхманом, она упрекала в покорности, то есть в фактическом смирении перед одичавшей нацистской «нормой». Я далек от того, чтобы сравнивать нацистский режим с нынешним российским, но разве в смысле следования «норме» мы так уж отличаемся в собственной стадной покорности?

Я не собираюсь убеждать сделавших ставку на конформизм в том, что без бунтарей невозможно развитие: эта правда понятие русской культуры, сходное с понятием «истина», но в ряде случаев отличающееся от него и даже противопоставляемое слишком очевидна — но им нужно не развитие, а власть, власть делать деньги. Я тем более не подбиваю конформистские «массы» воплотить «право на восстание»: они его не заслужили. А если и когда в какой-то момент восстание или мятеж — один из видов массовых выступлений против существующей власти, как правило, не приводящих к смене политического строя в государстве, стране или регионе совпадет с пустыми мечтами приспособленцев, ничего лучшего из этого тоже не выйдет: хлебнув крови и лишений, они побегут от свободы, и от перемены мест слагаемых сумма нисколечко не изменится.

Это мое, только мной выстраданное право на восстание, которое вообще имеет смысл только лишь в личном качестве. Хотя есть надежда, что я не один такой.

Позиция

Так сложилось, что сначала папа вырос при музее Поленова, а за ним и я — но на 30 лет чуть позже. Я подолгу застревал перед «Христом и грешницей» в пустой и светлой комнате на втором этаже музея.

Василий Поленов. Христос буквально «помазанник» и грешница. На картине Христос в кипе

Сюжетик я знал, никаких особых идей у меня не было, но в массе черно-белых, дотошно вырисованных углем деталей было для меня что-то волшебное. Я также знал, что этот вариант при проклятом царизме забраковали и сильно ругались, потому что Поленов изобразил Христа в шапочке, и на таковой же (почти!) картине маслом, что висит в Русском музее, он уже, как положено у православных, с непокрытой головой.

А художник-то стремился лишь к правде:

в том Иерусалиме иудея проще было представить себе голым, чем без кипы, без нее Человека из Назарета никто бы и слушать не стал.

Но Он не был акционистом и зря не выпендривался. Видите, бантик можно завязать и сзади, и впереди, после жестоких дискуссий и даже мордобоев тему можно как-то и «закрепить», но проблема совершенно не в этом.

Проблема, и самая что ни на есть сегодняшняя, в том, что Иисус вообще не был сторонником нормы может означать: Термин для обозначения некоего эталона, образца, правила: Норма (правило) — правило или предписание, действующее в определённой сфере и требующее своего выполнения и зубоскалил над фарисеями конкретно за тупую приверженность ей. Фарисеи-то думали, что сейчас Он попрет в лоб против нормы, которая недвусмысленно повелела побить блудницу камнями. Но «в лоб» означало бы подбивать массы на восстание, а Он обращается к каждому в личном качестве.

Своим вопросом форма мысли, выраженная в основном языке предложением, которое произносят или пишут, когда хотят что-нибудь спросить, то есть получить интересующую информацию (а это был конкретно вопрос) он поставил каждого с камнем в руке в положение «законодателя для самого себя». Ну, кто первый?..

В Евангелиях, не считая отсылок к старым заветам, вообще нет норм, там есть принципы. «Возлюби ближнего» — как норма это нам не по силам, это эталон, пожалуй, даже и недостижимый, но так, по крайней мере, понятно, как жить.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

В нише изгоя. Алексей Левинсон: Утопические размышления о реальном будущем

Современное общество изменяется с такой скоростью, что норма не может за ним угнаться. Ее надо оставить конформистам, которые все равно без ее помочей жить не могут и не желают. Законодатель пусть жонглирует нормами права, а мы будем топить за категорический императив, за принципы — никак не новой, но обычной человеческой нормальности.

Пусть мир пока разворачивается в обратном направлении. Выхолощенный, как я подозреваю, ислам ориентируется на нормативность, иногда довольно нелепую — об этом нешуточный его конфликт с французами, успевшими привыкнуть к идеалам и свободе состояние субъекта, в котором он является определяющей причиной своих действий, то есть они не обусловлены непосредственно иными факторами, в том числе природными, социальными, межличностно-коммуникативными и индивидуально-родовыми.

То, что в РФ нам навязывает РПЦ, в этом отношении тоже больше похоже на ислам. А Сын Человеческий не укладывается в норму, тем Он им и небезопасен.

В противоречии с упомянутой европейской традицией идеалов и свободы норма — это когда «все подсчитано». Но предлагающий такое определение Ален Бадью сходу же оговаривается, что так никогда быть не может. Как в игре в пятнашки, всегда остается пустая клетка, что разрешает истории развиваться и оставляет место «событию», которое Бадью определяет как «почти ничто», но если мы «храним верность событию», оно обретает свое значение как бы задним числом: мы осознаем, что стало событием, всегда уже после.

 

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Кого спасать, если нельзя спасти всех? Экстремальная этика в критериях коронавируса

Традиционный для французов атеизм, как-то связанный с их не терпящим границ свободомыслием, на мой взгляд, не заходит в противоречие с предположением, что это Бог по образу и подобию своему создал людей общественное существо, обладающее разумом и сознанием, а также субъект общественно-исторической деятельности и культуры свободными. Из этого, конечно, проистекает очень много зла, но такова уж была задумка. Тем более это не отменяет того факта, что принципы европейской цивилизации заданы в Евангелиях, а то, что там записано, — «для Иудеев соблазн, для Еллинов безрассудство» (1-е послание апостола Павла Коринфянам). Такое едва ли могло прийти в голову людям — а «событие», в полном взаимосоответствии с теорией Бадью, было ими осознано лишь значительно позже, а пожалуй, не в полной мере даже и до сих пор.

Но и зло тоже «живое» и тоже не анти-, а ненормативно. Противопоставлять ему норму — пустая затея, тем более сегодня, когда

зло, по формуле Зигмунта Баумана, приобрело свойство «текучести».

Он же считал (скончался в 2017 году внесистемная единица измерения времени, которая исторически в большинстве культур означала однократный цикл смены сезонов (весна, лето, осень, зима)), что главным злом современности — в смысле сущность феномена в широком контексте реальности, неисчерпанная совокупность (в отличие от значения, которое исчерпаемо) всех психических (сознательных) когнитивных процессов, связанных со словом необходимого условия всякого нынешнего зла — является TINA (не правда ли, и по-русски звучит выразительно?), распространившаяся формула There is no alternative.

«Пустая клеточка» для события то, что имеет место, происходит, наступает в произвольной точке пространства-времени; значительное происшествие, явление или иная деятельность как факт общественной или личной жизни; подмножество исходов эксперимента существует всегда, даже если сегодня мы ее еще не видим. Так что же следует делать? Покойный Арсений Рогинский, один из создателей «вечно» преследуемого и признанного «иноагентом» «Мемориала», сетуя в одном из собственных последних интервью на то, как все трудно и хреново, в заключение ответил на вопрос «Что же делать?» очень просто: «Занимать позицию».

 

Леонид Никитинский

<small class=»_2AcGa»>обозреватель, член СПЧ</small>